Сергей Сокуров
Самое короткое замужество
новелла
Ни домашние, ни посторонние не обращались к ней по полному имени. Всё Тина да Тина. Даже младшие сотрудники в конторе, куда она пришла девчонкой и откуда вышла на пенсию. Её отец, восторженный почитатель замысловатых женских имён, для младшей дочери такое уж экзотическое вычитал в переводном, «не нашем» романе, что не выговоришь. Вот наша героиня, ещё будучи школьницей, и выделила из этого имени два слога и стала ими всюду представляться. Отчество же, которое появилось в своё время, с этим укороченным именем рифмовалось. Её многолетний шеф, склонный к снисходительному юмору, ввёл в производственный обиход фразу «наша Тина-Константина».
Не будем говорить о том деле, которому она отслужила более трёх десятков лет. Служила честно, в полную силу, головой и руками, ибо таковым было её самовоспитание при участии бабушкиного воспитания (иного она не знала при легкомысленных родителях). Но сердце её как бы существовало вне её тела – в сфере, далёкой от случайной специальности. Там был её «личный Пушкин» и вообще русская литература. Нет, она не обманывалась призванием к сочинительству «презренной прозы» и к рифмам. Трезвый взгляд на себя спас её от графомании. Однако постоянным чтением художественных произведений выработала в себе вкус к «изящной словесности», как говаривали в старину, стала верной оценщицей чужих печатных слов. Таких книгочеев называют профессиональными читателями. Таковой Тина сделала себя и, оставаясь в кругу любителей, получила признание специалистов успешным участием в различных литературных конкурсах, и как автор, и как наставница соавторов, и как составитель, и как оформитель; словом, и швец, и жнец, и на трубе игрец.
Пока трудилась ради заработка, её мир, называемый духовным, имел чёткие границы, своё отдельное время, измеряемое двумя-тремя вечерними часами, и особую территорию, на которую посторонние допускались после придирчивой проверки. Дети не прошли, но внуки дозировано удостоились. Законный муж сам не приближался, попыток проникнуть не делал… На этой территории Тина преображалась. В иных местах «просто женщина», как говорят, на любителя, меняла здесь даже облик: становились незаметными черты, её портящие, и, наоборот, её физические достоинства выходили на первый план – как бы подсвечивались изнутри умные глаза, наливались естественной краской губы. Только кто обращал на них внимание? Ведь в этом замкнутом мире почти все её собеседники были тенями прошлого.
Пенсия позволила значительно расширить этот очень личный мир, не так территориально, как во времени. И домашние условия тому способствовали: её «законный» как-то незаметно, вызвав у неё вздох облегчения, исчез, будто транзитный таракан; старшие дети разъехались, увезя с собой самых шумных внуков; младшая дочь с сыном-подростком, оставшись в родительском доме, облегчила бытовые заботы ещё не старой матери. Мама-баба-Тина, испытывая к своим отпрыскам естественную биологическую привязанность, облагороженную дружескими отношениями, тем не менее, лучшей для себя частью дня воспринимала дообеденные часы, когда она оставалась в квартире одна. Нет, она не отдыхала от домашней суетни. На отдых отводилась ночь. С утра надо было прибраться, сходить за продуктами; других заботы требовали сил и времени.
Зато теперь она становилась абсолютной хозяйкой того, что стало её единственной «личной жизнью». Многие женщины под личной жизнью понимают отношения с мужчинами. Для Тины же, с раннего замужества, её личная жизнь решительно исключала даже «законного» самца. В её «мужской клуб» придирчиво допускались те представители этой части человечества, которые, по её мерке, могли стать хоть и близко к «её Пушкину», но за его спиной. Правда, пока что в книжных шкафах собранной ею домашней библиотеки, кроме самого «мерила» - в бесчисленных портретах, статуэтках, медальонах, значках, - не было изображений других мастеров гусиного пера, простых и автоматических пишущих ручек.
Однажды, прогуливаясь по интернету, Тина зацепилась взглядом за стихотворение «Осенняя мелодия». Начала читать, не взглянув даже на имя автора:
Снова осень, и снова дожди,
ветер листья по улицам гонит.
Не спеши, подожди, подожди!
Я устал от жестокой погони.
Скоро ноги увязнут в снегу,
и мороз перехватит дыханье.
Подожди же меня! Я бегу
за Тобой, за собой, с опозданьем.
Первая мысль по прочтении – будто вскрикнула: «Это же мне, про меня!» Вторая – «кто автор?»
Да вот он, некто Серж Данкур. Француз, что ли? А перевод чей? О переводчике ни слова. Значит, сей «француз» русскоязычен? Поиски в интернете привели к ответам на вопросы. Оказалось, этим псевдонимом (имя и фамилия деда по матери) прикрылся во здравии живущий русский прозаик, который относился к своему поэтическому творчеству с иронией, хотя десятка два его лирических опытов гуляли по периодике, а парочку из них композитор Квасневский превратил в романсы, в том числе этот, попавшийся на глаза Тины. Она и музыку разыскала.
Не прошёл и месяц, как в её библиотеке встали рядышком на «почётном месте» девять томов прозы и роман в стихах современного писателя, которого она с минуты заочного знакомства продолжала называть про себя Сержем. Более того, Тина изменила самому Пушкину со своим «случайным знакомцем», будто была не женщиной в возрасте, а девицей лёгкого поведения. Вот интимные подробности этой измены: за стеклом книжного шкафа, среди статуэток великого русского поэта, появился в деревянной рамке карандашный портрет (вернее, фотокопия рисунка) не столь известного рассказчика и романиста. Изображение нашлось в интернете – профессорского вида, средних лет мужчина с коротко подстриженной бородой и «гусарскими» усами, во фраке и с «бабочкой» под стоячим воротником. Выяснилось, портрет был сделан в конце прошлого века, под «ретро»; писатель на десять лет старше Тины. С тех пор как он появился в её квартире, она стала по утрам, едва проснувшись, здороваться с ним взглядом, мысленно или вслух напевая тот романс, – о ней романс, она нисколько не сомневалась. При этом автор пристально смотрел на незнакомку, первое время не понимая, как он оказался в неизвестном ему месте, кто перед ним – эта небольшого роста, полноватая, не молодая, опрятная женщина с ласковым взглядом светлых глаз.
Так длилось до того дня, пока Тина не прочитала, скачав из интернета, последний исторический роман её «любимого писателя» (так она стала говорить дома и подругам). Роман-эпопея произвёл на женщину такое впечатление, что все условности показались ей ничтожными. В тот же день она послала автору письмо по электронной почте, рассказала о себе, объяснила свой порыв, не надеясь на ответ. И приложила свой отзыв-экспромт на роман.
Ответ не заставил себя ждать.
Он выдал человека, начисто лишённого чувства превосходства, на что могли настроить его истинные или мнимые (в собственном представления) успехи в литературе: – как-никак почти 20 опубликованных книг за два неполных десятка лет, масса публикаций в СМИ, положительные, в целом, отзывы читателей. Автор 1000-страничной книги радовался как школьник-троечник, вдруг получивший «пятёрку» по сочинению. Он не посчитал унизительным для себя признаться, что за несколько месяцев нахождения «этой книжищи» в интернет-издании, Тина Константиновна оказалась первой читательницей («И не исключено, что останетесь единственной», - простодушно предположил «этот вечный мальчик», как с любовью определила его проницательная Тина). Мэтр (во мнении читательницы) согласился со многими замечаниями по тексту и внёс исправления.
Так началась их частая переписка, названная писателем романом в письмах, понимая под «романом» их платонические отношения. Они скоро перешли на «ты» и стали друг для друга просто Тиной и Сержем. Он хвалил её личную Пушкиниану. Искренность оценки проявлялась в критических оговорках; он не старался польстить ей преувеличением значения её любительских (подчёркивал он) работ в ответ на её восторженные отзывы на его сочинения. То есть, не старался стать петухом при кукушке. Тина в короткое время прочла почти все книги «её Сержа» и взялась за периодику.
Писатель и читательница, разделённые двумя сотнями вёрст, обменивались не только письмами. Сентиментальными заигрываниями стали взаимные посылки. Бандероли, как правило, содержали книги, в основном, на близкую обоим тему – пушкинскую, всяческие безделушки, например, подсвечник «под старину», чернильница из 50-х годов, значки, сладости, рукодельные безделушки, эт сэтэра.
Как-то её-Серж попросил его-Тину поискать для него особой формы и размера, цвета «кобальт», кофейную чашку. При этом наказал, что, если найдёт, пусть сначала сама какое-то время попользуется ею. Он же фетишист. Ему важно, чтобы фаянс «запомнил» прикосновение пальцев и губ его Любимой Читательницы (так с некоторых пор в обмен на Любимого Писателя). По осмыслении такой просьбы, Тина впала в слезливую задумчивость. Её душа переживала неведомое ей никогда в жизни чувство той особой природы, которое называется первой любовью. Ведь она вышла замуж до того как испытала её. Она даже не знала, что это такое. А потом, оказалось, любить-то некого. Она поддалась легкомысленному девичьему любопытству – фата, праздник бракосочетания, жгучая тайна первой брачной ночи. Всё оказалось ложью, мстительным самообманом.
Теперь её охватили одновременно и сладкое волнение, и ужас, и стыд. Она посмотрела на себя со стороны: поздно! очень поздно! смешно! Представила иронически улыбающиеся лица родных и подруг, толпу под окнами, показывающую на неё пальцами, в корчах от обидного хохота. Потом немного успокоилась – ведь, главное, эЛ-Пэ ни о чём не догадается, ничего подозрительное ему и в голову не придёт. Она найдёт такую чашку, но пить кофе из неё не станет. Лишь прикоснётся губами к краю, как будто целуя, и этот тайный поцелуй через несколько дней примет, того не ведая, её-Серж. Ведь он «бежит» (если вообще бежит) «за собой, с опозданьем». Значит, с её стороны это будет первый в жизни не вымученный, не «протокольный» в ЗАГСе, а чистый, как у невинной невесты, поцелуй во время церковного венчания. А потом? Что должно быть потом? Морозный комок, появляясь в затылке, пробегал по спине вдоль хребта, сверху вниз и взрывался горячим внизу живота.
Вскоре точно такая чашка нашлась и после ритуального действа Тины отправилась по адресу. Как обычно, писатель откликнулся сразу по получении посылки. В присущей ему лёгкой манере переписки с друзьями, «поэт Серж Данкур» куртуазно описал, как «откушав кофе из долгожданного священного сосуда, ощутил не вкус божественного напитка, а нежный поцелуй далёкой, недоступной девы». Да, эти кудрявые слова Серж сочинил, а вот в том, что касается ощущения, оно было истинным, хотя, возможно, в голове не отметилось.
Миновало несколько месяцев и случилось то, чего Тина боялась больше разрыва по какой-нибудь причине эпистолярных отношений с ЛП. Она уже не впервой, после начала их переписки, приехала в столицу, где жил её адресат. В прошлые приезды даже намекнуть о направлении своих поездок не решалась. Пугала мысль о возможном разочаровании писателя, когда он увидит её, безжалостно отмеченную годами, никогда не бывшую красавицей. Да, бывает, «старые кони, умаявшиеся от бега» влюбляются («любви все возрасты покорны»). Но в кого? Понятно, в молоденьких; бывает, и в «ягодок опять», если они ядрёны, в соку, умеют изображать, когда надо, страстность. Пугал отнюдь не результат разочарования её ЛП. Она к нему готова. Как бы там ни было, ещё пару лет переписка от случаю к случаю ей останется. Серж благороден, не оставит без ответа её письма, хоть одним на десяток ответит. Тем и будет довольна. Пугает ожидание первого мгновения, когда он не в силах будет сладить с собой, когда его глаза выдадут смятение чувств.
… И всё-таки им довелось увидеться в дешёвой гостинице на отшибе большого города.
***
Здесь я, автор этих строк, бессилен при всём своём воображении. Дело в том, что свидетельницу этой встречи по понятным причинам я расспросить с пристрастием не могу. А свидетель той зимой ушёл из жизни.
После этого печального события всего лишь один раз пришлось мне встретить Тину. Случай свёл нас у входа на кладбище Архангельской церкви. Я входил с цветами, чтобы навестить покойного сотоварища по литературному труду. Тина, в чёрной шубе, с пустым целлофановым пакетом, к которому прилип лепесток розы, неторопливо, словно не желая расстаться с этой рощей, превращённой в погост, шла к выходу. Узнав меня, она остановилась. Я осмелел. Мне представился последний случай спросить её о том, что мне недоставало, чтобы закончить художественную биографию автора нашумевшего в последний год романа-эпопеи.
– Простите, Тина Константиновна, я, мне кажется, собрал свидетельства жизни нашего друга от всех, с кем он был близок. Только Вы… Понимаете, с Вами у меня связано, так сказать, одно белое пятно… Нет, нет, я не прошу как на духу. Расскажите, что можете.
Усталое, увядшее лицо Тины необычайно оживилось. Предо мной стояла привлекательная женщина. Куда делись её года!?
– Мы переписывались больше года. Вы знаете. Я передала вам почти все распечатки… Что могла передать. А виделись ведь мы всего один раз. Да, одна встреча. Серж тогда пришёл ко мне в отель. Часа два мы были наедине. Пили чай. Как обычно при первой встрече, говорили сразу обо всём, сумбурно. А потом… Что было потом?.. Могу только сказать, что ваш друг… мой друг – единственный мой муж в жизни… Других не было. Не помню.