Алексей Курганов

                                                                                                                     

Апокалипсис местного значения

(рассказ)

 

 

          Пятого июля две тысячи девятого года в шесть часов тридцать минут утра жительница деревни Могилово Тамара Сергеевна Мячкина, жизнерадостная сорокапятилетняя женщина приятных взгляду телесных форм, выведя на выпас корову Милку и покормив борова Броньку, шестерых безымянных овец и также безымянных кур во главе с петухом Филимоном, отправилась в близ расположенный березовый перелесок за земляникой. Ягод было в этом году так себе, скромней скромного, пока хоть полбидона наберёшь – от души накланяешься. Но в прошлые годы было ещё хуже, поэтому Мячкина всё же решила сходить, чтобы набрать хоть на пол-литровую банку варенья, которое ей и мужу хорошо помогает при разных простудных заболеваниях, да и просто чаю попить.

          Дойдя до первых берёзок, она услышала впереди неясный подозрительный гул, тут же забыла про землянику, которой всё равно нет, и, влекомая естественным женским любопытством,  пошла на звук. Могуче и неотвратимо, словно боевой танк, она продралась через стоявшие непроходимой стеной  заросли двухметровой крапивы и, весьма при этом поострекавшись, вылезла на оперативный простор, где чуть было не свалилась в не то чтобы очень глубокую, но всё-таки приличной глубины свежевырытую длинную канаву. На другом конце канавы, в окружении двух самосвалов и одного трактора со здоровенным совком впереди, стояли пятеро мужиков и, дымя сигаретами, смотрели на экскаватор, выбиравший грунт.

          - И чегой-та здесь копаете? - подойдя поближе, вежливо поинтересовалась Мячкина.

          - Ниченгой-та, - передразнил её высокий мужик с хмурой мордой и короткой бородкой. - А кто здороваться будет, село?

          - У нас деревня, - поправила бородача Мячкина (очень она любила это дело - поправлять, даже когда её об этом никто не просил). - Называется Могилово. Двадцать дворов. Здравствуйте.

          - Здоровей видали, - буркнул бородач, не отрывая взгляда от экскаватора. - Чего надо?

          - Интересуюсь, - сказала Мячкина, робея и смущаясь, и одновременным движением носа, глаз и бровей показала на экскаватор. - Строить, что ли, чего собираетесь?

          - Какая ещё стройка! - вмешался в разговор молодой розовощекий бугай с бычьей шеей и бедовыми глазами. Он внимательно и с нескрываемым удовольствием оглядел её шикарные формы и плотоядно цыкнул языком. Мячкина смутилась ещё больше.

          - Муж послал, - предупредила она на всякий случай (дескать, мы не какие-нибудь там. Мы замужем.) - Посмотреть, что за шум.

          -Ах, муж! - игриво сощурился бугай. - Муж, который объелся груш…Свалка здесь будет.

          - А нам говорили - в Прохорове, - показала свою осведомлённость Мячкина (нет, всё она знала! Всё что не спроси! Одно слово – Тамара Мячкина!).

          - Там тесно, - пояснил бородач, который, в отличие от бугая, к её формам отнесся обидно равнодушно. - И народу много. Так что решили здесь. Самое место. Простор!

          - Могли бы и нас предупредить, - и она недовольно поджала губы. - Местных, то есть, жителей.

          - Да кому вы… - начал было бугай.

          - Колька! - рявкнул на него бородач (он был здесь, похоже, главный). - Ты язык-то свой… Нас это, гражданка, не касается, - повернулся он к Мячкиной, и хотя больше ничего не сказал, но состроил такую неприступную физиономию, что и без слов было ясно: и она сама, и эти самые местные жители лично ему и всей его бригаде, а также и трактору с экскаватором, глубоко по барабану.

          - И чего же здесь сваливать собираются? - спросила Мячкина с робкой надеждой услышать, что просроченные пищевые продукты. Ей её своячечница Дуська, она в продмаге у вокзала  уборщицей работает, на прошлой неделе рассказала, что где-то в районе будут организовывать большую свалку, на которую будут возить со всего города просроченные пищевые продукты. Сейчас с этим строго, назидательно сказала Дуська. Потребнадзор, торгинспекция, милиция, еще какие-то жирные из Москвы… Проверяют каждую неделю. И если срок у продукта просрочен - сразу составляют акт просрАчивания. Вон, в прошлом месяце, пятьдесят кило «Докторской», сто двадцать рублей килограмм, только вчера срок закончился, даже из холодильника не успели вытащить, а эти, жирные - тут как тут. Мигом нарисовались, и сразу кинулись свои бумажки писать.  А колбасу - целых сто двадцать кэгэ! -  тут же на помойку. А она ж ещё свежая вся с виду! Но только  им, жирным,  всё рано: срок вышел - получите по шее. Зато к контейнерам тем помоечным с окрестных домов  народу сразу сбежалось, как мух на это самое! Ничего не оставили! Ни кусочка! И даже интересовались - когда ещё выбрасывать будете? Дескать, мы всё смолотим. Только пожалуйста, побыстрее! Ишь ты, как у них аппетит-то разыгрался! Да и чего не разыграться на халяву-то!

          Мячкина досадливо наморщила лоб. Хорошо живут городские, сытно, ничего не скажешь. Это надо же - колбасу на помойку! У них вон в сельпе ничего не выбрасывают. Хоть ты сгний там всё подряд вместе с обёртками - всё равно норовят всучить! Совсем наглость потеряли! В торгинспекцию, что ли, про них, оглоедов, написать? А чего? Пусть тоже просрАчивают и тоже выбрасывают! Чем они лучше городских? И ей, Тамаре, тоже будет удобно. Она же  тоже от сельпы недалеко живет.

          - Это чего ж, только колбасу на помойку-то? - спросила она Дуську.

          - Не только, -  многозначительно ответила Дуська. -  И сыр бывает, и консервы. Я ж тебе говорю: у которых срок.

          - А я вот печень тресковую очень люблю, - призналась Мячкина. - В таких, знаешь, красивых консервных баночках. Архангельский рыбзавод. Банку прям одна прям за один присест могу съесть прям за минуту.

          - Тресковая говоришь? - задумалась Дуська, вспоминая.

          - Ага, - подтвердила Мячкина и даже облизнулась. – Шестьдесят пять рублей банка.

          - В первых числах была,- «обрадовала» её своячечница. – Два картонных ящика.

          -А сколько в каждом? - быстро спросила Мячкина.

          -Двадцать банок. ( Мячкина досадливо поджала губы. Нет, надо всё-таки про сельпо написать!) А уж бомжи обрадовались! Ха! Да у них от нашей помойки  морды во какие стали! - и Дуська щедро распахнула руки, показывая размеры бомжовских морд.

          -Да… живут же люди… - завистливо вздохнула Мячкина. - А тут колготисся с утра до ночи, а зарплату на месяц задерживают. Говорят - кризис. Дусь, а макароны выбрасывают?

          - Я ж тебе уже какой раз говорю - всё! Если срок!

          -Да. Срок - это хорошо… У меня Васька макароны любит. Лучше с колбасой. Особенно когда выпимши. Первый, говорит, закусон. Гад. Картошку, говорю, жри, ведь двадцать два мешка накопали, куда нам! А он, гад, кочевряжится. Твоя говорит, картошка у меня уже во где! - и она провела ребром ладони по горлу. - Сам ведь копал - а жрать теперь кто, Пушкин будет? Ух, так и врезала бы ему! Гад. Алкоголик. Макароны ему подавай! И колбасы…Дуськ, а водку, случаем, не выбрасывают?

          - Дура совсем? Какой же дурак её будет выбрасывать?  Она ж без срока!

          - Это конечно… - вздохнула Мячкина. - Я бы тоже не выбросила… Ваське хоть со сроком она, хоть без срока… Гад. И когда только её досыти нажрётся?

 

 

          - И чего же здесь, интересно, сваливать будут? - спросила она бородатого.

          - Чего… - хмыкнул бородатый. - Чего на свалки сваливают? Известно чего. Отходы.

          - Может, продуктовые? - поинтересовалась она с тайной надеждой.

          - Ага. Колбасу с ананасами. И хрен с горы. Держи в обе руки, - безжалостно разрушил все её пищевые иллюзии бородатый и зло сплюнул себе под ноги. - Продуктовые… Надо же придумать… А ядерные не хошь?

          - Не, не хочу, - сказала Мячкина и на всякий случай быстро перекрестилась.

          - А кто тебя спрашивать-то собирается? - резонно возразил собеседник. - Ты чего, депутат, что ли, чтоб тебя спрашивать?

          Мячкина отрицательно мотнула головой: нет, не депутат. Но всё равно не хочу. И на всякий случай дурашливо хихикнула. Дескать, понимаю, не такая уж дура, какой кажусь на первый взгляд. Про ядерные - это, конечно, шутка. Это я понимаю. Не совсем уж какая. И телевизор регулярно смотрю. Разных там Петросянов с «аншлангами».

          Она шагнула к бородатому поближе,  и подхалимски улыбаясь, заглянула ему в лицо. Лицо было очень серьёзным. Шуткой от такого лица даже и не пахло. У Мячкиной тревожно заныли зубы и защипало в носу.

          - Значит, какие, говорите? – повторила она свой вопрос, всё равно не веря бородатому.                                                                                        

- Я же сказал, - поморщился тот, явно тяготясь тупостью своей случайной собеседницы.

          - А зачем? Почему к нам-то?

          - А куда? - вопросом на вопрос ответил он. - На улице их, что ли, оставлять? Дураки, что ли, совсем?

          - На самом деле ядерные? (вот вцепилась! Как репей! Она всю жизнь такая! Если вцепится - хрен оторвешь! Хуже репья! Прямо лишай!).

          Бородатый терпеливо вздохнул.

          - А мы как же? - не унималась Мячкина (не, ну чистый репей! Вперемешку с лишаем!).

          - Кто?

          - Мы. Местные проживающие.

          - Ну и чего?

          - Нам-то куда?

          Бородатый неожиданно развеселился.

          - Что? Страшно? – ощерился он в зловещей усмешке. Зубы у него были жёлтые, длинные и широкие. - Да не бойся! Может всё ещё и обойдётся! Вон, в Чернобыле, недавно по телевизору показывали, люди до сих пор живут. И ничего. Некоторые даже до сорока годов доживают. Которые рекордсмены.

          Мячкина, услышав про такие чернобыльские рекорды долголетия, ахнула и закаменела лицом. Экскаватор взревел. Трактор пыхнул ядовитым сизым дымом и бросился в атаку на здоровенную кучу свежевырытой земли. Работяги похватали лопаты. На кривой берёзе громко каркнула ворона. Из облаков вырвалось ослепительно сияющее солнце.

          - Караул! - сказала Мячкина.

 

 

          В шесть часов сорок пять минут, то есть ровно через пятнадцать минут после выхода Мячкиной из дома за земляникой и через две с половиной минуты после окончания её разговора с умным бородатым бригадиром, о нависшей смертельной опасности знала уже вся деревня. Кто спросоня, кто с испугу, кто просто так, до кучи, но орали все, даже абсолютно глухонемой с самого рождения дед Никодим, который никогда сроду не орал и вообще всегда только дурашливо всем улыбался.

          - Ратуйте, православные! - визжала старуха Поликарпова. - Наша смертушка пришла! Иконы доставайте!

          - Ну, раскудахталась… - досадливо буркнул дед Степан Серёгин, ветеран войны, бывший знатный тракторист, деревенское прозвище - Турок. - Все там будем. Как говорится, гробы на каждого с самого младенчества заготовлены. Надо только знать, когда их с чердаков вынать.

          - Тамарк, тебе чего, этот начальник так прямо и сказал? - наседала на Мячкину соседка Клавка Воропаева, многодетная мать-одиночка. - Ты ничего не напутала?                                                                                                                  

- Во те крест! - и Мячкина размашисто перекрестилась. - Бородатый так прямо и сказал: устроим, мол, вам второй Чернобыль! Ни один до зимы не доживёт!

          - Ратуйте, православные! - по новой завела свою бодягу Поликарпиха. - Надо попа звать! Чтоб молебен отслужил от такой напасти!

          - Х…ня это всё, - легкомысленно потягиваясь, заявил Витька Токарев, бесшабашный красномордый верзила с постоянно насмешливым взглядом. - С ней, дурой, пошутили, а она уши и развесила. Ещё всех подняла по самой утрянке. Дура.

          - Не дурей тебя! - огрызнулась Мячкина. -  А не веришь - сам сходи спроси. Они уже и яму вырыли.

          - Это для нас, что ли? - заржал Витька. Ему всё нипочем. Совершенно несерьёзная личность. Одно слово - шалапут.

          - …А с другой стороны, всё может быть, - словно разговаривая сам с собой, задумчиво пожал плечами Василий Иванович Гаврилов. Народ сразу притих и повернулся к нему. Гаврилова в деревне уважали. Солидный, неторопливый, обстоятельный в суждениях. Газеты читает регулярно. И работал не где- нибудь, а в  городском комитете государственной безопасности. А туда, понятно, дураков не брали. Правда, там, в гэбэ, он служил всего лишь простым шофером, но это нисколько не умаляло его личности в народных глазах. Некоторые из которых (не глаза, а люди), например, та же полоумная Поликарпиха, ещё застали те теперь уже далёкие времена коллективизации и раскулачивания, и помнили какой шорох наводили в здешних деревнях и селах наши славные чекисты.

          - Всё может быть, - неторопливо повторил Гаврилов. – Деревня наша - бесперспективная, это вы все сами распрекрасно знаете, одни старики со старухами, и всего-то двадцать домов. Так что для свалки - самое место.

          - Чего это самое место? – взъярилась на него Клавка Воропаева. Для неё единственной Гаврилов не представлял никакого авторитета. Ей, Клавке, вообще всё равно кто перед ней - сотрудник безопасных органов или конь в пальто. Пользуется тем, что многодетная, и с ней по этой причине довольно стрёмно собачиться. Один хрен – переорёт. Она такая горластая, прям куда там! Вот от неё мужики и бегут, потому что нет никакой возможности.

          - Самое место… - передразнила она Гаврилова, уперев свои мощные многодетные руки в свои тоже очень нехилые боки. - А я, может, на этом самом месте проживать желаю! Может, мне больше деваться некуда! Да и Тамарка всё врет! Правильно Витька говорит: набрехали ей эти, с лопатами. Скучно им было, а тут нате вам – эта жопастая. У нас же рядом ничего такого ядерного нету!

          - Было бы кладбище, а покойники найдутся, - резонно возразил Гаврилов. Витька опять неприлично заржал…

            

          Короче, решили ехать за разъяснениями в районную администрацию. Представителями единодушно выбрали Гаврилова, Тамарку, как непосредственную очевидицу, и Витьку, у которого единственного в деревне были исправные «Жигули». Витька предлагал взять ещё и Поликарпиху. В качестве группы поддержки, для усиления и создания общего фона, и вообще для смеху. Она, Поликарпиха-то, как заорет своё истошное «ратуйте православные!», городской народ мигом сбежится. Вот тогда только и успевай ловить  момент, заручайся всенародной поддержкой. Но Витькино предложение в могиловских народных массах поддержки не встретило. Хорошего - понемножку, строго сказал Гаврилов (что он этим самым хотел сказать - совершенно непонятно). Скромнее надо быть (опять туман). Иди домой! (это уже конкретно Поликарпихе, которая опять было распахнула свой чудесный ротик). Устроили, понимаешь, цирк! (это уже всем). Вообще, народ от его властных распоряжений сразу присмирел. Почувствовал, что дело в надёжных ежовых рукавицах бывшего многолетнего шоферского комитетчика.

 

          Сначала разлетелись идти прямо к главе района, но его секретарша сказала, что Никита Сергеевич на два дня уехал в Москву.

          - А вы по какому вопросу? - спросила она.

          Ей объяснили по какому.

           - На месте Слюняев Григорий Григорьевич, - сказала секретарша. – Заведующий отделом экологии. Вас устроит?

          - Устроит, - согласился Гаврилов.

          - Нам один болт, - развязно заявил Витька.

          - Какой болт? - не поняла секретарша. Она, похоже, была культурной женщиной и не знала всех этих простонародных выражений.

          - Оловянный, - как ни в чём не бывало, продолжил глумиться над её эстетически культурным воспитанием этот недалёкий трепач-балагур.

          Гаврилов свирепо посмотрел на Витьку. Тот тут же придал лицу невинное выражение. Если эта фифа шуток не понимает, то я-то тут при чём, говорили его бесстыжие глаза.

          - Нас устроит, - повторил Гаврилов секретарше. - Вы не слушайте.

          Женщина непонимающе и почему-то испуганно кивнула, покосилась на Витьку и, подняв телефонную трубку, с кем-то поговорила. Похоже, с этим самым слюнявым.

          - Сейчас Григорий Григорьевич занят. Освободится через десять минут. Двести десятый кабинет.

          Гаврилов кивнул: поняли, спасибо. Делать нечего. Слюнявый так слюнявый.

 

          Слюняев оказался крепко сбитым, но уже начинающим расплываться мужиком лет пятидесяти с  колючим фельдфебельским взглядом и физиономией, похожей на солдатскую подушку.

          - Слюняев Григорий Григорьевич, - представился он всем троим, но руку пожал только Гаврилову, сразу почувствовав в нем старшего. - Подполковник в отставке. Сейчас волею, так сказать, судьбы брошен на экологию.

          И опять посмотрел только на Гаврилова, словно давая понять, что разговаривать намерен только с ним, а эти двое, с первого же взгляда видно,

что совершенно несерьёзные существа, пусть сидят себе смирно вот за этим столиком и помалкивают согласно субординации. Гаврилов понятливо кивнул и пожалел, что не взял на встречу старуху Поликарпову.

          Недалёкая Мячкина распахнула было рот, но главный районный эколог вовремя предупреждающе поднял руку.

          - В основных деталях я в курсе. Прошу подробности, -  и многозначительно взглянув на часы, добавил строго-казённым тоном, что у него очень мало времени. Гаврилов снова пожалел о Поликарпихе.

          - Значит, так… -  изложил он сложившуюся ситуацию как можно подробнее. Мячкина, от волнения перебивая саму себя, дополнила сообщение совершенно не нужными с точки зрения Гаврилова подробностями. Эколог в отставке многозначительно поджал губы и с этими губами стал похож на повидавшего жизнь и уставшего от дураков-посетителей пожилого поросёнка.

          - И чего же вы хотите? - изогнув губы в дежурной улыбке, спросил он.

          - Как… - опешила Мячкина. - Запретить! Конечно! А то - ядерная! Ещё чего придумали! Кому ж понравится! Нам же там жить!

          - А деревня в плане переселения записана? - задал Слюняев неожиданный вопрос. Мячкина вытаращила глаза: какой план? Куда записана? Никуда она не записана! Ещё и план какой-то есть? И какое ещё переселение? Она лично ничего не знает. Куда переселять, зачем? Почему? По какому праву?

          - Так точно, записана, - по-военному спокойно подтвердил Гаврилов. - Ещё в первом варианте.

          - А тогда чего же волнуетесь? - удивился экологический  подполковник. Точнее сделал вид, что удивился. Чему-чему, а удивляться он уже давно и прочно разучился. Ещё с удивительных армейских времен.

          - Вас же всех переселят согласно плану, - сказал он успокаивающим тоном. И тут же поправился. – Нет, тех, конечно, кто доживёт. Потому что процесс этот весьма длительный, не на один год. Так что кто доживёт, тот будет жить на новом, экологически безопасном месте. У нас в районе они пока есть. Вот и все дела.

          - Не, интересно получается! – нахально влез в этот очень серьёзный разговор очень несерьёзный Витька. - Свалку копают - не предупреждают. Переселяться - тоже молчок. Без меня меня женили! Чего за дела ваще? Как со скотиной!

          Лицо господина Слюняева приобрело каменно-кислое выражение.

          - А вы кто? - спросил он Витьку таким тоном, что сразу было понятно: хочет унизить.

          - Член делегации! - нагло выпятил грудь Витька. Но все же сразу почувствовалось - малость оробел.

          - Ах, член! - иезуитски улыбнулся-усмехнулся Слюняев. Дескать, видал я эти самые члены и посолиднее. - Ну, если член… А вы тоже, как я понимаю, член? - неожиданно спросил он Мячкину, и даже не спросил, а как будто утвердил ее в этом почетном звании. Мячкина в ответ кивнула и почему-то покраснела.

- Ну если вы все здесь… -  и сделал умышленно-насемешливую паузу, - …члены, то будем, конечно рассматривать. Конечно. Вы заявление у секретаря уже зарегистрировали?

          - Какое заявление? - непонимающе спросил Витька. - Это ещё и заявление надо писать?

          - Ну, товарищи… - Слюняев развёл в стороны свои короткие пухленькие руки. Дескать, он весьма удивлен такой их дремучей невежественностью в подобных делах.

          - Вы же сами сказали, что вы - члены. Правильно?

          - Правильно, - сказал, сцепив зубы, Гаврилов. Он уже понял, что этот розовощекий пирожок над ними просто потешается. Что он здесь, в этом своём кабинете, просто помирает от скуки и от этой своей, ему совершенно безразличной  экологии, и никто из здешних действительно серьёзных начальников его серьёзным человеком совершенно  не считает. И что он действительно сидит, в общем-то, на весьма серьёзной, но только на самом деле никому не нужной должности, и никаких серьёзных вопросов не решает и решить не может, потому что никто ему этого не разрешит. Его просто запихнули сюда после отставки, потому что куда-то его надо же было пристроить. Ведь не какой-нибудь прапор занюханный, а, как ни крути, самый настоящий подполковник. Всю жизнь на командирской должности. Может, в своей курсантской юности мечтал стать выдающимся полководцем. И вот теперь, с этой деревенской делегацией, выпал ему редчайший случай - показать, что и он в этой районной иерархии хоть чего-то, но значит. Ну, как тут не воспользоваться такой редкой возможностью и не потешить свое убогое слащавое самолюбие?

          - Значит, вы что-то вроде штаба, - заключил Слюняев. -  В таком случае дело приобретает очень  солидный оборот. Вопрос принципиальный. Почти как у Шекспира: быть или не быть? Для таких случаев существуют определённые правила, и не я их заводил. Нужно написать заявление, зарегистрировать его в секретариате, там рассмотрят, передадут в соответствующую инстанцию, которая и даст компетентный ответ. Всё очень просто, но, конечно, потребует определённого времени.

          - Так сейчас-то чего нашим деревенским говорить? - словно бы и не слыша всей этой дежурной бюрократической нуднятины, спросил Витька. - Народ волнуется. Запросто может перейти к активным действиям.

          - Это к каким же? - сощурился Слюняев.

          - Да пожгут все эти тракторы с бульдозерами к чёртовой матери - и все дела.

          - В милицию попадут.

          - Не-а, - нахально возразил Витька. - Никто же никого не продаст. Круговая порука. Деревенская мафия.

          - Это не порука, - фыркнул Слюняев презрительно. - Это пугачевщина какая-то. Анархия. Произвол. Повторяю: вопрос серьёзный. С кондачка его решить не могу, - и выжидающе посмотрел на Гаврилова. Тот кивнул. То ли спорить не хотел, то ли по старой служебной привычке привык кивать.

          - Как писать-то, господин полковник? - спросил Гаврилов.

          Господин подполковник дружелюбно ему улыбнулся, оценив таким образом тонкую лесть,  и широким хозяйственным жестом подвинул Гаврилову бумагу и ручку…

 

          - Такая морда… - возмущённо сказал Витька, когда они вышли на улицу. - Эколог! Об его лоб только поросят долбить! Насмотрелся я на таких…экологов, когда армию служил. Каждый день после своей экологии домой на карачках приползали. На нас орали, чтобы мы соляру экономили, а сами её гражданским втихаря толкали. Чтоб на горло.

          - Чего ты прицепился к человеку? - нахмурился Гаврилов. - Он же тебе, бестолковому, все по полочкам разложил. Какие к нему претензии?

          - А какие были, такие и остались! (нет, нашего Витюшку просто так не обманешь и не успокоишь. Он в корень зрит. Ему конкретика нужна, а не эти самые полочки.) Чего мы сюда ездили-то? Зачем? Чего выяснили?

          - Выяснили, что как был ты шалапутом, таким и остался! – прорвало, наконец, Гаврилова. – Не мужик - кипяток! Подать ему прямо сюда и прямо сейчас! Разрешите бегом? Ты не в бане - в учреждении! Где люди к своим словам ответственно относятся! Не то что некоторые… -  и почему-то с неприязнью посмотрел на Мячкину.

          -А чего я-то? - тут же всполошилась она. - Чего я?

          - А кто? Кто всю эту… - и не находя нужного определения, Гаврилов закрутил  перед ней пальцами, - … заварил?

          - Чего эту-то? ( Да… Одно слово - Мячкина. Простая как вся моя жизнь. В том смысле, что никакого соображения. Одни вопросы.)

          - Апокалипсис, - ответил за Гаврилова Витька. - Фильм такой есть, американский. Про конец света. Очень смешной. Прям весь ухохочешься. Скоро он и у нас будет. Только без всякой Америки. И хохотать будет некому. И хоронить тоже.

 

          Через две недели на адрес Гаврилова из районной администрации пришёл ответ. Уважаемые жители деревни Могилово, говорилось в нём, согласно перспективного плана  развития нашего района на период 2009-2012 годов строительство полигона для захоронения ядерных отходов на обозначенной в вашем заявлении от пятого июля текущего года, номер триста шестьдесят пять дробь три, территории в текущем году не планируется. Подтверждаем, что согласно вышеназванного плана развития района ваша деревня  признана бесперспективной в дальнейшем существовании, и при благоприятном разрешении вашего жилищного устройства запланирована к ликвидации. Число. Подпись ( Неразборчиво. Какая-то Бричкина).Согласовано. Подпись - Слюняев. Точка.

 

- Ну, всё поняли, бесперспективные? - спросил собравшихся перед магазином Витька, которому общим собранием и было доверено зачитать этот административный ответ в виду его громкого голоса и луженой глотки.

          - Так что не сомневайтесь! Этот год можете доживать спокойно! Никто вас травить ядером не собирается! Чем другим - пожалуйста, только скажите, а ядером - нет! Документ… -  и он потряс в воздухе документом, - …ясно определил ваше конституционное право на жизнь в этом текущем году!

           Ну, балабон, подумал Гаврилов, выслушивая  это Витькино кривляние. Трепач чёртов. Одно слово - баламут! Нет, распустился народ без крепкой руки, факт. В тюрьму сажать за такое балабольство - это, конечно, перебор. А вот припугнуть, чтоб в штаны от страха наделал, чтоб маму дорогую тысячу раз вспомнил, вот это было бы самый раз. Кому это не знать, как не ему, Гаврилову. Повидал таких вот… балабонов. Повозил их по закрытым судам да спецпсихушкам.

          - В старинных писаниях как говорится? - просипела Поликарпиха, которая сорвала голос, когда ещё на первом собрании орала своё «ратуйте». - «О смерти думай, а гроб всякому готов!».

          - Шурик, убери бабушку,  - застонав, попросил-приказал Гаврилов её внуку Шурику. - Иди её щами накорми. И чтоб она больше из дома не выходила! Никогда! 

            - Это конечно… - согласился старик Серёгин-Турок и, язва такая, ехидно прищурился. - А они, между прочим, всё копають и копають. Копають и копають… Чего, спрашивается, копають, если в вашей бумаге написано, что ничего копать не будут?

          - Тебе же, дед, русским языком написано: не планируется! - строгим командирским голосом сказал Гаврилов. - Понял?

          - Понял, - согласно кивнул дед. - А чего ж они тогда копають?

          Фу ты, ну ты! Ну как можно с такими вот… динозаврами по-людски разговаривать?

          - А чего тебе-то? Твоя, что ли, земля? Хотят и копают! Может даже и под свалку. Будущую, конечно! - тут же, чтобы опять не заводить этот удивительный народ, поправился Гаврилов. - Давайте уж по-людски рассуждать. Да, может даже и под свалку. И ничего удивительного в этом нет. Её всё равно  в районе надо где-нигде копать. У нас - самое место. Потому как Витька вам ясно прочитал: мы - бесперспективные. Вот дадут всем жилье, и деревню - под бульдозер. И нечего здесь сейчас слезами хрюкать, нечего! Сами ноете - вода из колодца, уборная во дворе, топить - дров не напасешься. А вот дадут квартиры, там и отопление централизованное, и вода из крана, и тёплый толчок. Хоть неделю на нем сиди - не слезай, погремушки свои всё равно не отморозишь. А то, что ещё, может, пару годков придётся до ветру  в скворечники бегать, то это - из-за экономических трудностей. Вы же сами кризис по телевизору смотрите, чего ж тогда удивляетесь? А свалка - дело  в масштабах района необходимое. Отходы в космос не запустишь. Их хоть куда, а надо сваливать. Ну, дед, с этим-то ты, надеюсь, согласен?

          - Согласен, - качнул белой и пушистой, как цыплячий пух, головой  старик Серегин. - Как автобус к нам пустить - это нельзя, невыгодно. Как новый фершалский пункт - тоже. А как гавно везть - давайте, робяты, к нам! У всех возьмём, нам не жалко! Хорошая справедливость. Справедливая.

           - А  вот с такими разговорами мы все очень далеко зайдём, - тихо, но даже как-то зловеще предупредил не только Степана, но и всех собравшихся Гаврилов.

          - Куда уж дальше! - опять раздухарился этот белобрысый пенёк-одуванчик. - Переморють всех здеся как мух, а мы и знать-то ничего не будем!

          - Мух надо дихлофосом, - авторитетно заявил восьмилетний гавриловский внук Павлик. У него были летние каникулы, родители хотели взять с собой, на море, но он упёрся -  ни в какую: в деревне лучше, хочу к деду! Он, Павлик, умный. Он теперь во второй класс пойдёт. С английским углублением изучения языка.

          - Устами младенца грохочет истина, - сказал Витька насмешливо и погладил Павлика по голове.

          - Значит, вы больше ничего в администрации спрашивать не хочете, - констатировал дед Серёгин. - А? Не хочите? Я так понимаю?

          - Дед, ты успокоишься когда- нибудь? - еле сдерживаясь, спросил Гаврилов. Вот уж действительно, своей долбологией этот настырный чудила кого хочешь может из себя вывести!

          - Я-то успокоюсь… - пообещал тот и, привычно согнувшись, сделал пару шагов в сторону. Гаврилов незаметно перевёл дух. Серёгин, словно услышав его отдувание, остановился, повернулся.

          - А они все копають… - сказал как выстрелил. - И завтра будуть. Вы эт все подумайте. А то и в самом деле… - и не договорил, надвинул поглубже на голову свою доисторическую шляпу и, ковыляя, побрёл домой.

         

          Гаврилов свернул вчетверо ответ из администрации, сунул его в конверт и сошёл с магазинного крыльца. Странно, но именно сейчас  у него как-то подозрительно потеплело на душе. Надо бы завтра на огороде новую мусорную яму выкопать, а то пока этой свалки-то дождёшься…  Победно светило солнце, по краям дороги торжественно зеленели великаны-лопухи и нежно перешептывались о чём-то своем, о девичьем молоденькие заневестившиеся берёзки… Мячкинский петух Филимон, распушив гребень, отважно гнался за серегинским кабыздохом Тузиком, который летел по улице, поджав хвост и пронзительно визжа. На далёком острове  в Тихом океане американские империалисты провели очередной ядерный взрыв, провоцируя новую гонку вооружений. На старой ветле у оврага задумчиво дремала здоровенная ворона. Жизнь, несмотря ни на какие кризисы и ядерные отходы, продолжала оставаться прекрасной и удивительной.