Сергей Сокуров

 

Самое короткое замужество

новелла

           

 

Ни домашние, ни посторонние не обращались к ней по полному имени. Всё Тина да Тина. Даже  младшие сотрудники в конторе,  куда она пришла девчонкой и откуда вышла на пенсию.  Её отец, восторженный почитатель замысловатых женских имён,  для младшей дочери такое уж экзотическое вычитал в переводном, «не нашем» романе, что не выговоришь. Вот наша героиня, ещё  будучи школьницей, и выделила из этого имени два слога и стала ими всюду представляться. Отчество же, которое появилось в своё время, с этим  укороченным именем рифмовалось. Её многолетний шеф, склонный к снисходительному юмору,  ввёл в производственный обиход фразу «наша Тина-Константина».

 

Не будем говорить о том деле, которому она отслужила более трёх десятков лет. Служила честно, в полную силу, головой и руками, ибо таковым было её самовоспитание при участии бабушкиного воспитания (иного она не знала при легкомысленных родителях). Но сердце её как бы существовало вне её тела – в сфере, далёкой от случайной специальности.  Там был её «личный Пушкин» и вообще русская литература. Нет, она не обманывалась призванием к сочинительству «презренной прозы» и к рифмам. Трезвый взгляд на себя спас её от графомании. Однако постоянным чтением художественных произведений выработала в себе вкус к «изящной словесности», как говаривали в старину,  стала верной оценщицей чужих печатных слов. Таких книгочеев называют профессиональными читателями. Таковой Тина сделала  себя и, оставаясь в кругу любителей,  получила признание специалистов  успешным участием в различных литературных конкурсах,  и как автор, и как наставница соавторов, и как  составитель, и как оформитель; словом, и швец, и жнец, и на трубе игрец.

Пока трудилась ради заработка,  её мир, называемый духовным, имел чёткие границы, своё отдельное время, измеряемое двумя-тремя вечерними часами,  и особую территорию, на которую посторонние допускались после придирчивой проверки.  Дети не прошли, но внуки дозировано удостоились. Законный муж сам не приближался, попыток проникнуть не делал…  На этой территории Тина преображалась. В иных местах «просто женщина», как говорят, на любителя,  меняла здесь даже облик: становились незаметными черты, её портящие, и, наоборот,  её физические достоинства выходили на первый план – как бы подсвечивались изнутри умные глаза, наливались естественной краской губы.   Только кто обращал на них внимание?  Ведь в этом замкнутом мире почти все её собеседники  были тенями прошлого.

Пенсия позволила значительно расширить этот очень личный мир, не так территориально, как во времени.  И домашние условия тому способствовали: её «законный»  как-то незаметно, вызвав у неё вздох облегчения,  исчез, будто транзитный таракан; старшие дети разъехались, увезя с собой самых шумных внуков; младшая дочь с сыном-подростком, оставшись в родительском доме,  облегчила бытовые заботы ещё не старой матери. Мама-баба-Тина,  испытывая к своим отпрыскам естественную биологическую привязанность, облагороженную   дружескими отношениями, тем не менее,  лучшей для себя частью дня воспринимала дообеденные часы, когда она оставалась в квартире одна.  Нет, она не отдыхала от домашней суетни. На отдых отводилась ночь. С утра надо было прибраться, сходить за продуктами;  других заботы требовали сил и времени. 

Зато теперь она становилась абсолютной хозяйкой того, что стало её единственной «личной жизнью». Многие женщины под личной жизнью понимают отношения с мужчинами. Для Тины же, с раннего замужества, её личная жизнь решительно исключала  даже «законного» самца.  В её «мужской клуб» придирчиво допускались те представители этой части человечества, которые, по её мерке,  могли стать хоть и близко к «её Пушкину», но за его спиной.  Правда, пока что в  книжных шкафах собранной ею домашней библиотеки,  кроме самого «мерила» - в бесчисленных портретах,  статуэтках, медальонах, значках, -  не было изображений  других мастеров гусиного пера, простых и автоматических пишущих ручек.

 

Однажды, прогуливаясь по интернету, Тина зацепилась взглядом за стихотворение «Осенняя мелодия».  Начала читать, не взглянув даже на имя автора:

 

Снова осень, и снова дожди,

ветер листья по улицам гонит.

Не спеши, подожди, подожди!

Я устал от жестокой погони.

 

Скоро ноги увязнут в снегу,

и мороз перехватит дыханье.

Подожди же меня! Я бегу

за Тобой, за собой, с опозданьем.

 

Первая мысль по прочтении – будто вскрикнула:  «Это же мне, про меня!» Вторая – «кто автор?» 

Да вот он, некто Серж Данкур. Француз, что ли?  А перевод чей?  О переводчике ни слова. Значит, сей «француз» русскоязычен?  Поиски в интернете привели к ответам на вопросы. Оказалось, этим псевдонимом (имя и фамилия деда по матери) прикрылся  во здравии живущий русский прозаик, который относился к своему поэтическому творчеству с иронией, хотя десятка два его лирических опытов гуляли по периодике, а  парочку из них  композитор Квасневский превратил в романсы, в том числе этот, попавшийся на глаза Тины. Она и музыку разыскала.

Не прошёл и месяц,  как в её библиотеке встали рядышком на «почётном месте»  девять томов прозы и роман в стихах современного писателя, которого она с минуты заочного знакомства продолжала называть про себя Сержем. Более того, Тина изменила самому Пушкину со своим «случайным знакомцем», будто была не женщиной в возрасте, а девицей лёгкого поведения.  Вот интимные подробности этой измены: за стеклом книжного шкафа, среди статуэток великого русского поэта, появился в деревянной рамке карандашный портрет (вернее, фотокопия рисунка)  не столь известного рассказчика и романиста. Изображение нашлось в интернете – профессорского вида,  средних лет мужчина с коротко подстриженной бородой и «гусарскими» усами, во фраке и с «бабочкой» под стоячим воротником.  Выяснилось, портрет был  сделан в конце прошлого века, под «ретро»;  писатель на десять лет старше Тины.  С тех пор как он появился в её квартире, она стала по утрам, едва  проснувшись, здороваться с ним взглядом, мысленно или вслух напевая тот романс, – о ней романс, она нисколько не сомневалась.  При этом автор  пристально смотрел на незнакомку, первое время не понимая, как он оказался в неизвестном ему месте, кто перед ним  – эта небольшого роста, полноватая,  не молодая, опрятная женщина с ласковым взглядом светлых глаз.

Так длилось до того дня, пока Тина не прочитала, скачав из интернета, последний исторический роман её «любимого писателя» (так она стала говорить дома и подругам). Роман-эпопея произвёл на женщину такое впечатление, что все условности показались ей ничтожными. В тот же день она послала автору письмо по электронной почте, рассказала о себе, объяснила свой порыв, не надеясь на ответ. И приложила свой отзыв-экспромт на роман.

Ответ не заставил себя ждать.

Он выдал человека, начисто  лишённого  чувства превосходства, на что могли настроить его  истинные или мнимые (в собственном представления) успехи в литературе: – как-никак почти 20 опубликованных книг за два неполных десятка лет, масса публикаций в СМИ,  положительные, в целом, отзывы читателей.  Автор 1000-страничной книги радовался как школьник-троечник, вдруг получивший «пятёрку» по сочинению.  Он не посчитал  унизительным для себя признаться, что за несколько месяцев нахождения «этой книжищи» в интернет-издании,  Тина Константиновна оказалась первой читательницей («И не исключено, что останетесь единственной», - простодушно предположил  «этот вечный мальчик», как с любовью определила его проницательная Тина).  Мэтр (во мнении читательницы)  согласился со многими замечаниями по тексту и внёс исправления.

 

Так началась их частая переписка, названная писателем романом в письмах, понимая под «романом» их платонические отношения. Они скоро перешли на «ты» и стали друг для друга просто Тиной и Сержем.  Он хвалил её личную Пушкиниану. Искренность оценки проявлялась в критических оговорках;  он не старался польстить ей преувеличением значения её любительских (подчёркивал он) работ в ответ на её  восторженные отзывы на его сочинения. То есть, не старался стать петухом при кукушке.  Тина в короткое время прочла  почти все книги «её Сержа» и взялась за периодику.

Писатель и читательница, разделённые двумя сотнями вёрст, обменивались не только письмами. Сентиментальными заигрываниями стали взаимные посылки. Бандероли, как правило, содержали книги, в основном, на близкую обоим тему – пушкинскую, всяческие безделушки, например,  подсвечник «под старину», чернильница из 50-х годов, значки, сладости, рукодельные безделушки, эт сэтэра.

Как-то её-Серж попросил его-Тину поискать для него особой формы и размера, цвета «кобальт», кофейную чашку.  При этом наказал, что, если найдёт, пусть сначала сама какое-то время попользуется ею. Он же фетишист. Ему важно, чтобы фаянс «запомнил» прикосновение пальцев и губ  его Любимой Читательницы (так с некоторых пор в обмен на Любимого Писателя).  По осмыслении такой просьбы,   Тина впала в слезливую задумчивость.  Её душа переживала неведомое ей никогда в жизни чувство  той особой природы, которое  называется первой любовью. Ведь она вышла замуж до того как испытала её. Она даже не знала, что это такое. А  потом, оказалось, любить-то некого. Она поддалась легкомысленному девичьему любопытству – фата,  праздник бракосочетания,  жгучая тайна первой брачной ночи. Всё оказалось ложью, мстительным самообманом.

Теперь её охватили одновременно и сладкое волнение, и ужас, и стыд. Она посмотрела на себя со стороны: поздно! очень поздно! смешно! Представила иронически улыбающиеся лица родных и подруг, толпу под окнами, показывающую на неё пальцами, в корчах от обидного хохота. Потом немного успокоилась – ведь, главное,  эЛ-Пэ ни о чём не догадается, ничего подозрительное ему и в голову не придёт. Она найдёт такую чашку, но пить кофе из неё не станет. Лишь прикоснётся губами к краю, как будто целуя, и этот тайный поцелуй через несколько дней примет, того не ведая,   её-Серж. Ведь он «бежит» (если вообще бежит) «за собой, с опозданьем». Значит,  с её стороны это будет первый в жизни не вымученный, не «протокольный» в ЗАГСе, а чистый, как у невинной невесты,  поцелуй во время церковного венчания. А потом? Что должно быть потом? Морозный комок, появляясь в затылке, пробегал по спине вдоль хребта, сверху вниз и взрывался горячим внизу живота.

Вскоре  точно такая чашка нашлась и после ритуального действа Тины отправилась по адресу.   Как обычно, писатель откликнулся сразу по получении посылки.  В присущей ему лёгкой манере переписки с друзьями, «поэт Серж Данкур» куртуазно описал, как «откушав кофе из долгожданного священного сосуда,  ощутил не вкус божественного напитка, а нежный поцелуй далёкой, недоступной девы».  Да, эти кудрявые слова Серж сочинил,  а вот  в том, что касается ощущения,  оно было истинным,  хотя, возможно,  в голове  не отметилось.

 

Миновало несколько месяцев и случилось то, чего Тина боялась больше разрыва по какой-нибудь причине эпистолярных отношений с ЛП.  Она уже не впервой, после  начала их переписки, приехала в  столицу, где жил её адресат. В прошлые приезды даже намекнуть о направлении своих поездок не решалась.  Пугала мысль о возможном разочаровании писателя, когда он увидит её,  безжалостно отмеченную годами,  никогда не бывшую красавицей.  Да,  бывает, «старые кони, умаявшиеся от бега» влюбляются («любви все возрасты покорны»). Но в кого? Понятно, в молоденьких; бывает, и в «ягодок опять», если они ядрёны, в соку, умеют изображать, когда надо, страстность.  Пугал отнюдь не результат разочарования её ЛП. Она к нему готова. Как бы там ни было,  ещё пару лет переписка от случаю к случаю ей останется. Серж благороден, не оставит без ответа её письма, хоть одним на десяток ответит. Тем и будет довольна.  Пугает ожидание первого мгновения, когда он не в силах будет сладить с собой, когда  его глаза выдадут смятение чувств.

… И всё-таки  им довелось увидеться  в дешёвой гостинице на отшибе большого города. 

 

***

Здесь я, автор этих строк, бессилен  при всём своём воображении.  Дело в том,  что свидетельницу этой встречи по понятным причинам я расспросить с пристрастием не могу.  А свидетель   той зимой ушёл из жизни. 

После этого печального события всего лишь один раз пришлось мне встретить Тину.  Случай свёл нас у входа  на кладбище Архангельской церкви.  Я входил с цветами, чтобы навестить покойного сотоварища по литературному труду.  Тина, в чёрной шубе, с пустым целлофановым пакетом, к которому прилип лепесток розы,  неторопливо, словно не желая расстаться с этой  рощей, превращённой в погост, шла к выходу.  Узнав меня, она остановилась. Я осмелел.  Мне представился последний случай спросить её о том, что мне недоставало, чтобы закончить художественную биографию автора  нашумевшего в последний год романа-эпопеи.

– Простите, Тина Константиновна, я, мне кажется, собрал свидетельства жизни нашего друга от всех, с кем он был близок. Только Вы…  Понимаете, с Вами у меня связано, так сказать, одно белое пятно… Нет, нет, я не прошу как на духу. Расскажите, что можете.

Усталое, увядшее лицо Тины необычайно оживилось. Предо мной стояла привлекательная женщина. Куда делись её года!?

 – Мы переписывались больше года. Вы знаете. Я передала вам почти все распечатки… Что могла передать. А виделись ведь мы всего один раз. Да, одна встреча. Серж тогда пришёл ко мне в отель.  Часа два  мы были наедине. Пили чай. Как обычно при первой встрече, говорили сразу обо всём, сумбурно. А потом… Что было потом?.. Могу только сказать, что ваш друг… мой друг – единственный мой муж в жизни…  Других не было. Не помню.